Лесной маг - Страница 102

102

Ее слова заставили меня на время замолчать. Я задумался, каково это жить в городе, где все население состоит из преступников и их семей.

— А твои соседи. Они тоже?.. — нехотя спросил я.

— Конечно. Как ты думаешь, почему я их сторонюсь? Старик Ривс? Его выслали из города, потому что он насиловал маленьких девочек. Его жена скажет тебе, что они сами его соблазняли, если ты позволишь ей говорить дольше пяти минут. Последнюю он задушил; так его и поймали. Меркус, с которым ты пахал землю? Он убил человека в трактирной драке. Тэм и Ройа, пара с детьми, живущая на склоне холма? Оба сидели в тюрьме. Он обокрал пожилую женщину, на которую работал, а Ройа помогала ему продать ее меха и драгоценности.

— Но ты же не преступница. А путники здесь все-таки проезжают. Купцы, новобранцы, направляющиеся в Геттис, солдаты и каторжники, которых они сопровождают. Пусть их не так уж и много, ты все равно смогла бы что-то заработать.

Она взглянула на меня.

— Представь-ка на минуточку, что ты женщина с тремя маленькими детьми. Какие-то путники действительно будут рады получить чистую постель и теплую комнату, даже если у меня не найдется для них еды. Кто-то заплатит деньгами или товарами. А другие просто возьмут, что захотят, и поедут дальше — если мне повезет. Неужели ты не понимаешь, для меня открыть дверь чужаку — это все равно, что играть с огнем? Знаешь, что мы делаем, когда мимо нас проходят солдаты и вереницы каторжников? Мы убегаем к реке и прячемся там, пока они не пройдут мимо. Солдаты, охраняющие заключенных, знают, что этот город построили для преступников. Они не доверяют никому из нас и не уважают наши жизни.

— У тебя есть ружье, — напомнил я ей.

Она замешкалась, открыла было рот, собираясь что-то сказать, но передумала.

— А у них много ружей и куда больше пуль, чем у меня, — наконец отрезала она. — Как ты думаешь, что они сделают, если я убью одного из них, пытаясь защитить свое имущество? Что будет с детьми? Сомневаюсь, что я останусь в живых, и мне совсем не хочется думать об их страданиях после моей смерти.

Мне нечем было ответить на мрачную картину, нарисованную Эмзил. Казалось, она получила от моего молчания мрачное удовлетворение. Она бросила пару горстей грубой муки в воду и поставила ее на огонь. На завтрак у нас снова будет все та же жидкая каша, которую она варила каждое утро, с тех пор как я приехал. Я собирался сказать ей, что сегодня ее покину. Но неожиданно мне показалось, что я могу еще что-то для них сделать перед уходом. Я отправился проверить силки.

Мы поймали лишь одного кролика, но один из силков показался мне странным. Я немного подумал и понял, что Эмзил была права в своих подозрениях относительно соседей. Затоптанная земля вокруг силка говорила о том, что кролик в него попался. Кто-то пришел, забрал его и неумело поставил силок на место. Меня охватила ярость. Кто мог пасть так низко, чтобы воровать у женщины с тремя маленькими детьми? Впрочем, ответ напрашивался сам собой — кто-то достаточно голодный. Я переставил силок и отнес добычу Эмзил.

Пока я потрошил кролика, в голове у меня крутились самые разные мысли. Если я здесь останусь, я многое смогу для них сделать. Научить ее пользоваться пращой, и тогда она будет добывать не только кроликов, но и птиц. Сделать острогу и показать, как с ней управляться. Я оказался далеко от родных равнин и знал гораздо меньше растений, чем дома. Но кое-какие были мне знакомы. Известно ли ей, что корни рогоза, растущего вдоль реки, можно выкопать и смолоть в своего рода муку? А дом, стоящий рядом с ее сараем, не в таком уж плохом состоянии. Я мог бы залатать крышу и укрепить стены. Конечно, не настоящая гостиница, но она могла бы за плату пускать туда путников, не открывая им двери собственного дома.

Неожиданно я понял беспокойство своего друга Спинка, наблюдавшего за тем, как его старший брат управляет поместьем, и понимающего, что он мог бы справиться с этим лучше. Я смотрел на Эмзил, на ее детей и положение, в котором они оказались, и знал, что со временем, приложив силу своих рук, могу улучшить жизнь для всех них. Я хотел это сделать, так же как другой мог бы хотеть поправить перекосившуюся на стене картину или завернувшийся уголок ковра. Для меня эта работа была относительно простой, а ее плоды значили бы для Эмзил и ее детей разницу между голодом и… ну, не благополучием, но, по крайней мере, меньшей нуждой.

Впервые в жизни мне пришло в голову, что я могу забыть о судьбе, уготованной мне добрым богом. Я чувствовал себя грешником только оттого, что думал об этом, но эти мысли меня не оставляли. Если — не по собственной вине — я не смогу найти себе место в армии, что мне делать тогда? Стану нищим попрошайкой на улицах? Или построю где-нибудь дом для себя, дом, в котором я смогу быть полезен другим и буду находить удовлетворение в своих достижениях?

Дети проснулись. Кара вышла на улицу и радостно заверещала, увидев выпотрошенного кролика. Я отдал его ей, велев отнести матери. Маленький Сем вертелся у меня под локтем, так близко, что я чуть не поранил его ножом, пока чистил кроличью шкурку, чтобы добавить к остальным. Он не отставал от меня, когда я отправился мимо сарая Эмзил к соседнему дому. Он был построен столь же неумело, да еще и скособочился. Я обогнул его, мальчишка упрямо следовал за мной.

Прямо возле угла этого здания стояло еще одно; соорудить комнату, которая соединит два строения в одно более просторное, ничего не стоило. Моими мыслями завладела идея постоялого двора, казавшаяся мне теперь единственным решением затруднений Эмзил. Было несложно отмести все ее возражения. Она одинокая женщина, и потому это представлялось ей невозможным. Но если я задержусь, я смогу показать ей, как все организовать. А под присмотром мужчины путешественникам не придет в голову воспользоваться ее беспомощностью. Я мог стать ее защитником.

102