Лесной маг - Страница 205

205

Я проснулся на рассвете следующего дня; во рту пересохло, страшно хотелось есть. Мое тело пропахло потом. Я был настолько голоден, что сгрыз сырыми две последние картофелины. Потом нагрел оставшуюся в бочке воду, вымылся и переоделся. Голова больше не болела.

Я направился к ручью. На берегу я нашел следы босых ног. Значит, Оликея отважилась зайти так далеко, пытаясь приманить меня к себе. Меня остро кольнуло желание. Я тосковал по ее теплу и безумному наслаждению, которое она пробуждала во мне своим телом и пищей.

Нет. Резко и непреклонно я решил разорвать все отношения со спеками. Я не был спеком и не мог их спасти. Магия навязана мне помимо моей воли. Мне не нужно то, что она давала мне, не говоря уже о том, что она сделала со мной. Я больше не намерен быть ее жертвой. Пусть она накажет меня, как предупреждал Бьюэл Хитч. Больше меня это не заботит. И с той же страстью я отверг собственный народ. Я больше не хочу иметь с ними ничего общего. Даже мысли о Спинке и Эпини не могли заманить меня обратно к жизни солдата и гернийца. Я закончу свои дни здесь, решил я, в этой роли могильщика. Мне не по силам спасти ни один из народов от его собственной глупости. Мне остается только хоронить их. Так тому и быть.

С таким настроением я направился в сарай за лопатой и киркой и начал копать новую могилу. Я знал, что вскоре появится множество тел, которые нужно будет хоронить. Лучше подготовиться к этому заранее. Я рыл могилу умело, хорошую, глубокую могилу с ровными стенками, достаточно широкую, чтобы удобно было опускать в нее гроб. Закончив, я напился воды и принялся копать следующую.

Я подумал, не сходить ли мне в город, чтобы доложить, что кто-то выстрелил в меня и украл Утеса и повозку, но отказался от этой мысли. Меня не интересовало больше ничего, кроме рытья могил. Я только надеялся, что за Утесом будут хорошо ухаживать. Я продолжал копать. И старался не вспоминать, как магия вырвалась из меня. Я не знал, кто в меня стрелял. Значит ли это, что магия не найдет своей мишени? Я боялся того, что сделал, и злился на себя из-за этих мыслей. Тут нет моей вины, сердито объявил я самому себе. Я не искал магии, никогда не желал ее. Во всем этом следует винить тех, кто мне ее навязал, а не меня. Вонзив лопату в мягкую землю, я вновь принялся за работу.

В тот день ни Эбрукс, ни Кеси не появились на кладбище. Я скучал по ним, но и радовался, что их нет рядом. Мне бы больше нравилось наше ненавязчивое приятельство, если бы я смотрел на них и не раздумывал, как скоро они умрут. Интересно, рыщет ли уже по городу чума или люди все еще отравлены зельем Геттиса и мыслями о том, что дорога снова начала расти? Даже сейчас, был уверен я, тяжелые пилы и топоры глубоко впиваются в плоть древних деревьев.

От этой мысли мне стало не по себе, и на мгновение я покинул свое тело. Я тянулся к далекому солнечному свету и чувствовал, как неумолимо разрывается моя связь с землей и всем, чем она для меня была. Я ощущал ветерок, шелестящий в моих листьях, и глубокую дрожь железа, вгрызающегося в меня. Глубочайшая любовь к жизни пронзила меня вместе с гневом на то, что она так внезапно закончится. Я с трудом вырвал сознание из жадных объятий магии. Мне все равно, с яростью сказал я себе. Это всего лишь дерево, к тому же — дерево спеков! Но даже это отрицание показало, насколько иначе я теперь думаю. С отвращением и отчаянием я вернулся к прерванной работе и вновь вонзил в землю лопату.

Я работал, пока совсем не стемнело, а потом вернулся в дом. В кладовой уже почти ничего не осталось, но я приготовил себе ужин из остатков ветчины, немногих овощей из огорода и хлеба. После целого дня работы такая трапеза едва ли могла меня удовлетворить, но я сурово сказал себе, что ее достаточно.

Мне предстояла долгая ночь. У меня не было книг, и я не знал, чем себя занять. Некоторое время я смотрел в окно, пытаясь опустошить свой разум. Несмотря на все усилия, мои мысли возвращались к грозящей нам чуме, к гибели деревьев-предков и моей решимости отныне не принадлежать ни к одному из народов. Потом я взял свой дневник сына-солдата и сделал в нем самую длинную запись за многие недели. Я выплеснул свои мысли на бумагу, а когда закончил, почувствовал едва ли не умиротворение. Я подождал немного, пока просохнут чернила, а потом перелистал предыдущие записи. Все написанное мной в Академии сейчас показалось мне поверхностным и ребяческим, а наброски моих товарищей походили на детские каракули. По мере того как я продвигался дальше, записи становились длиннее, а мысли глубже. Впрочем, ученый из меня получился не лучший, чем солдат. Набросков в дневнике было не много, и, помимо попыток зарисовать расположение пятен на руках Оликеи, все они сводились к виденным мной растениям. Дневники, которые я читал в кабинете дяди, сжато повествовали о сражениях и путешествиях по непроходимой местности. А мой дневник больше напоминал записки школьницы. Я закрыл его.

«Невар».

Зов Оликеи напоминал шепот ночного ветра. Я попытался сделать вид, что он мне послышался. Однако зов повторился, и в нем слышалась настойчивость, как в брачном кличе оленихи.

«Невар».

Против воли я взволновался. Я точно знал, где она будет ждать меня — за деревьями, на том берегу ручья. Я стиснул зубы. С ней будет корзинка с едой. Моя решимость начала ослабевать. Что изменится, если я встречусь с ней в последний раз? Разве я не должен, по крайней мере, с ней объясниться? В конце концов, не ее вина, что я так жестоко разрываюсь между нашими народами. Я ничего не добьюсь, причиняя ей боль; в некотором смысле я уступаю магии, позволяя ей вынудить меня быть жестоким с Оликеей.

205