— Отдай мне жизнь, которую можешь отдать, прежде чем умрешь.
Стервятник говорил голосом маленькой ворчливой старушки. У меня не было сил, чтобы придумать внятный ответ. Это не имело значения. Я умирал.
Проклятье! Я сбился со счета. Я начал снова с тысячи пятисот. Я помнил, что до этого числа добрался точно. Рядом прожужжала муха. Я поднял руку, чтобы ее отогнать. Не отвлекаться. Сердце глухо стучало у меня в груди, и я ощущал, как кровь толчками движется по всему телу.
Досчитав до пяти тысяч, я слегка приоткрыл глаза. Веки едва слушались. Я увидел пыль и чахлый кустарник. Я не знаю, сколько еще я пролежал, прежде чем сдался и признал, что не собираюсь умирать прямо сейчас. Боль оставалась сильной, а когда я сел, мир завертелся так отчаянно, что меня едва не вырвало. Три собравшихся вокруг стервятника встрепенулись, когда я пошевелился, но к тому времени, как головокружение прошло, вновь уселись неподалеку от меня. Это были крупные птицы, а их красные сережки наводили на мысль, что они едва оторвались от кровавой трапезы. Прежде я никогда не замечал, что у них желтые глаза.
— Уходите прочь, — пробормотал я.
Я ждал ответа, но так и не услышал. Один из них подскочил на три шага, склонил голову набок и уставился на меня. Я посмотрел на него в ответ.
Довольно много времени спустя я поднял руку, чтобы еще раз ощупать рану, оставленную пулей. На затылке запеклась кровь. Моя рука стала липкой и черной.
«Не смотри. Не думай об этом».
Я огляделся по сторонам. По крайней мере за полдень. На дороге было пусто; все отправились в форт на приветственную церемонию. На помощь рассчитывать не приходилось.
После пяти неудачных попыток мне удалось удержаться на ногах. Не очень уверенно, но я стоял. Я снова огляделся. Дорога была на месте, но дальше перед глазами все расплывалось. Я не мог решить, в каком направлении находится форт, а в каком кладбище. Меня шатало. Если только я найду повозку, Утес отвезет меня домой. Голову я повернуть не мог. Приходилось медленно разворачиваться всем телом. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы понять, что ни Утеса, ни повозки рядом нет. Я был серьезно ранен, возможно, умирал, но должен был идти пешком.
Но внезапно мне сделалось все равно.
Я пошел. Не слишком быстро. Я двигался вдоль разбитой дороги. Перед глазами у меня все плыло. Где-то по дороге я заметил, что мне придется придерживать брюки — ремень ослаб, но я никак не мог сосредоточиться, чтобы его застегнуть. Я вцепился руками в пояс штанов и поковылял дальше.
Постепенно ко мне вернулось чувство равновесия, и я зашагал увереннее. Перед глазами начало проясняться. Я обрадовался, увидев указатель в сторону кладбища, и свернул с главной дороги. Я поднял руку пощупать затылок, и меня опять замутило Место, несомненно, оставалось болезненным, но я не нашарил ни разорванной плоти, ни раздробленной кости. Магия исцеляла меня. Я и сам не знал, благодарен я ей или зол.
Добравшись до дома, я налил в таз воды и влажной тряпицей бережно промокнул рану. На ткани остались запекшаяся кровь и клочья волос. Опустив лоскут в воду, я его прополоскал. Когда я стал его отжимать, мои пальцы нащупали осколок. Я поднес его к глазам. Кость. Мне стало нехорошо. Я вновь намочил тряпицу, отжал ее и смыл остатки крови, ошметки мертвой плоти и волос. Когда я закончил, на затылке осталась полоса гладкой голой кожи. Интересно, останется ли шрам?
Исцеление поглотило изрядную часть моей магии — я определил это по тому, как одежда висела на мне. Мне пришлось затянуть ремень на две дырочки. Потом, стараясь ни о чем не думать, я выплеснул грязную воду из таза, вымыл его, выстирал тряпицу и повесил сушиться. Я чувствовал голод, и, едва я признал его, он сделался невыносимым. Я вернулся в дом и принялся обшаривать кладовую. Я тосковал по бледному грибу, который однажды принесла мне Оликея, и ягодам с тонкой кожицей. Их мне хотелось больше всего остального. Однако у меня нашлись лишь картошка, луковица и обрезок ветчины. Что ж, сгодится и это.
Думаю, мое раненое тело вернулось к жизни быстрее, чем запутавшийся разум. Я жарил картофель с луком и ветчиной, когда кто-то напал на меня и пытался убить. Они украли мою лошадь и повозку. А меня оставили умирать.
Я добавил немного соли и помешал еду. Что я помню? Всадники, буквально вылетевшие из-за спины… Ружья… Вспышка… Я даже не запомнил звука выстрела, только вспышку воспламенившегося пороха.
Кто-то в меня стрелял. Стрелял в меня! Они бросили меня подыхать, украли мою лошадь и повозку. Ублюдки! В приступе ярости я ощутил, как вспыхнула и угасла во мне магия. Запоздало я пожалел о всплеске ненависти и жажды мести. Я знал, что у меня не хватит сил отозвать магию, и предположил, что уже поздно даже пытаться. Я тяжело опустился на пол у очага, чувствуя себя так, как будто сжег последние остатки сил своего тела. Мне хотелось прямо там рухнуть и заснуть. Однако невозможным усилием воли я заставил себя снять еду с огня, прежде чем она сгорела. Не поднимаясь с пола, я принялся есть, словно изголодавшаяся собака. Когда я отскреб со сковороды и проглотил последнее колечко лука, я заполз в постель, накрылся одеялом, закрыл глаза и заснул.
Я спал долго. Меня разбудил холодный рассвет, я моргнул и снова закрыл глаза. В следующий раз я проснулся в темноте, пошатываясь, добрался до ведра с водой, опустил в него голову, как лошадь, и стал пить. Выпрямившись, я немного постоял посреди комнаты. С подбородка капала вода. Мне показалось, что кто-то тихонько зовет меня, но я не обратил внимания. С трудом добравшись до постели, я рухнул в нее и снова заснул. Сны пытались проникнуть в мое сознание, мешая отдыху. Я прогнал их. Я слышал, как кто-то произносит мое имя — сначала нежно, потом настойчиво и наконец требовательно и с раздражением. Я оттолкнул ее прочь. Она пыталась пробиться в мой сон, но я плотнее завернулся в него и не впустил ее.