Я осторожно достал из кошелька монеты, так, чтобы он не увидел, сколько у меня еще осталось. Мне было стыдно, что я настолько сбил цену, и еще хуже я почувствовал себя, когда он вытащил поношенное, но вполне годное седло, какими пользуются жители равнин. Оно было довольно простым, чем-то средним между настоящими седлами и мягкими попонами, виденными мною у кочевников. Оно не очень подходило Утесу, но я решил, что пока сойдет и так. Джирри услужливо предложил мне маленький бочонок, чтобы взобраться на спину Утеса, но тот не выдержал моего веса, когда я попытался на него встать. Я сдержанно его поблагодарил и повел свое приобретение прочь от ухмыляющихся зевак. Уходя, я оглянулся, пораженный тем, как легко мне удалось переторговать Джирри. Он недоверчиво посмотрел мне вслед, потом взглянул на монеты в ладони и снова на меня, словно тоже удивленный сделкой.
Отойдя подальше от любопытных глаз, я взобрался на невысокую стену, а с нее на спину своей новой лошади. Утес, видимо, недоумевал, как такой тяжелый груз может оказаться живым существом, и мне пришлось несколько раз ударить его пятками, прежде чем он понял, что я хочу, чтобы он сдвинулся с места. Он шел на собственной скорости, вертя головой и глазея на все подряд, а однажды оглянулся на меня, словно не мог поверить, что я еду на нем верхом. Я пришел к выводу, что ездили на нем редко, но, возможно, он не возражал, когда на него кто-нибудь садился. Я отругал себя за то, что не испробовал его, прежде чем купить. Я уже выяснил, что поводья для него мало что значат. Мне приходилось силой поворачивать его голову в ту сторону, куда я хотел его направить.
К тому времени, как мы добрались до дома Гаффа, Утес уже довольно разумно отзывался на мои пинки и нажатия коленями. Не лучший конь, но совсем не глупый и, похоже, исполнительный. Я не слишком изящно соскользнул с его спины и с раздражением услышал чей-то сдавленный смешок. Я обернулся, но дочь Гаффа уже скрылась в доме. Пунцовый от стыда, я подвел Утеса к поилке, а затем поставил рядом с Гордецом. Я стоял и смотрел на двух коней в загоне — Гордец был высоким и стройным, с длинными ногами, черным точно уголь, от носа до хвоста, не молодым, но еще не старым. Он поднял голову и покосился на меня, передернув ушами, — словно спрашивая, почему я так пристально его разглядываю. Ум, светящийся в его глазах, и годы, потраченные отцом на его воспитание, не вызывали сомнений, этот конь научил меня почти всему, что я знал про верховую езду в кавалле. И был самым лучшим и ценным имуществом, которым я когда-либо владел.
Рядом с ним Утес казался бесформенной глыбой. Он был большим. Везде. Огромная голова, толстая шея, мощный округлый круп. Его копыта походили на обеденные тарелки рядом с изящными ногами Гордеца. Кто-то некогда подстриг ему хвост, но сделал это неаккуратно, и теперь он свисал неопрятными прядями. Неуклюже выглядящая лошадь, как раз подходящая для толстяка вроде меня.
Мой конь подошел ко мне, обнюхал мою грудь и прижался ко мне головой. И я наконец произнес вслух уже принятое решение:
— Я не могу оставить тебя при себе, Гордец. Если я это сделаю, я тебя погублю. Ты охромеешь где-нибудь посреди степи. Ты заслуживаешь лучшей участи.
С огромным сожалением я снял с его седла свои сумки. Это было седло каваллы, напоминание об утраченной мечте, с тисненным на коже гербом моего отца. Я не хотел брать его с собой в свою новую жизнь. Но уздечку я оставил. Она была хорошо сделана, и я решил, что смогу подогнать ее к моему новому коню. Я затянул на Гордеце подпругу и сделал знак «Держись крепко». По моим щекам катились слезы, и я утер их тыльной стороной ладони. Бесполезные, бессмысленные вещи.
Вечер постепенно превратился в ночь, подходящее время для последних часов с Гордецом. Я провел его по извилистым улочкам Излучины Франнера. Прохладная ночь была пропитана сыростью, усиливающей запахи мерзкого города. Гордец припадал на больную ногу, и я его не торопил. Пока мы шли, я пытался убедить себя, что он всего лишь лошадь, а лошадей в кавалле иногда приходится менять. Лучшее, что я мог предложить Гордецу, — это долгий путь с поврежденной ногой и мало еды. Кроме того, я выглядел на нем смешно. Лучше расстаться с ним, пока он еще чего-то стоит, пока я его окончательно не загубил. Утес прекрасно мне послужит. Когда я доберусь туда, где решу остановиться, я подумаю о том, чтобы купить себе лошадь получше, если возникнет такая необходимость. Маловероятно. Если мне удастся записаться в армию, скорее всего, это будет пехота, не кавалла. Скорее всего, меня отправят на кухню, или поручат вести расчеты, или еще что-нибудь вроде этого.
За воротами крепости я на мгновение остановился и вытер слезы, которые самым бесстыдным образом текли по моим щекам, пока мы шли в темноте. Затем, как мальчишка, я прижался к плечу своего коня и попытался обнять его, прощаясь. Гордец все стерпел.
Придерживаясь задуманного, я провел его в ворота. Даже в столь поздний час так называемые часовые позволили нам беспрепятственно проникнуть внутрь. Я сразу же направился к штабу командира. Мне повезло застать его перед самым уходом. Я представился слугой и солгал адъютанту, чтобы меня к нему пропустили. Я сообщил командиру, что лошадь Невара Бурвиля захромала и ему пришлось сменить ее, чтобы продолжить путь. Затем я добавил, что Невар и его отец, лорд Бурвиль, будут очень признательны командиру, если он попросит полкового ветеринара осмотреть животное и отправит его в Широкую Долину, как только он сможет добраться дотуда без дальнейших повреждений. Как я и предполагал, командир был счастлив оказать эту услугу.