— Говори на языке, я сказала! Ты грубиян или глупец?
— Оликея! Опасно так говорить с великим! — предупредил ее мужчина кротко, словно должен был относиться к ней с величайшим уважением.
Я задумался, какое положение она может занимать; на вид ей было не больше двадцати. Я вдруг понял, что меня сбивает с толку ее нагота. Я привык определять положение женщины и ее возраст именно по платью.
Она рассмеялась легким и звонким смехом, разбившим на осколки тишину леса, и этот звук разбудил во мне воспоминания. Я уже слышал его прежде.
— Ничего опасного, папа. Если он настолько туп, что не может говорить на языке, то его не заденут мои слова. А если он настолько груб, что говорит с нами на своем наречии, когда способен понимать язык, — что ж, тогда я лишь ответила ему грубостью на грубость. Разве не так, великий?
— Меня зовут вовсе не великий, — раздраженно ответил я — и запнулся.
Я говорил с ней на гернийском, пока не дошел до слова «великий». Его я произнес на их языке. И тогда я понял, что могу говорить на языке спеков, вспомнив, как я ему научился и кто меня учил. Они говорили на спекском, а я отвечал им по-гернийски. Я вздохнул и попробовал снова.
— Пожалуйста, держись от меня на расстоянии.
— Вот! — воскликнула она, обращаясь к отцу. — Я знала. Он просто грубил. Потому что считал, что может себе это позволить. — Она повернулась ко мне. — Держаться на расстоянии. Хорошо. Вот мое расстояние, великий.
Она шагнула ко мне и положила обе ладони мне на грудь.
От потрясения я оцепенел и онемел. Она провела рукой по моему боку и шлепнула по бедру, словно проверяла, насколько здорова лошадь или собака. Тем временем другая ее ладонь скользнула вверх по моей груди и задержалась на щеке. Она легко провела большим пальцем по моим губам, глядя мне прямо в глаза. Она прижалась ко мне, коснувшись меня грудью. Рука, лежавшая на бедре, неожиданно нащупала мой пах. Я ошеломленно отпрянул, но мощное тело Утеса помешало мне. Она игриво сжала меня, а потом отступила, широко улыбаясь, и через плечо обратилась к отцу, который стоял, потупив взгляд, словно избегая смотреть на ее возмутительное поведение:
— Видишь, он уже сожалеет о своей грубости. — Она склонила голову и облизнула губы. — Не хочешь передо мной извиниться?
Мысли давались мне с большим трудом. Мне вдруг пришло в голову, что я мог поддаться магии леса и заснуть. И если это сон, я могу делать все, что пожелаю, без малейших последствий. Нет. Я вспомнил, как в прошлый раз возлег во сне с женщиной спеков и что из этого вышло. Я стиснул кулаки, так что ногти впились в ладони, а затем сильно растер ладонями лицо. Либо сон был очень крепким, либо все это происходило наяву. И то и другое пугало. Я набрал в грудь воздуха и обратился к мужчине. Было непросто говорить властным тоном, в то время как женщина по-прежнему вжимала меня в моего собственного коня.
— Я пришел сюда, чтобы вернуть тело в могилу. Отойдите и не мешайте мне выполнять мой долг.
Мужчина поднял на меня взгляд.
— Думаю, он предпочел бы остаться здесь, великий. Подойди к нему, поговори с ним. Узнай, так ли это.
Он говорил с такой уверенностью, что я даже оглянулся на труп. Возможно ли, что по какой-то ужасной ошибке мы похоронили человека, еще цепляющегося за жизнь? Нет. Он был мертв. По нему ползали мухи. Я ощущал его запах. Я попытался облечь мое решение в слова, понятные дикарю.
— Нет. Он хочет вернуться обратно в гроб и лежать в земле. Именно это я и должен для него сделать.
Я небрежно повернулся к Утесу, взял холстину и веревку с седла и перекинул их через плечо. Женщина даже не шевельнулась. Мне пришлось ее обойти, чтобы приблизиться к телу. Она последовала за мной.
Мужчина обхватил себя руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
— Великий, боюсь, ты ошибаешься. Послушай его. Он хочет остаться. Он станет прекрасным деревом. Когда деревья вашего народа наполнят наш лес, вырубка прекратится. Ваши собственные деревья вас остановят.
Я понял каждое произнесенное им слово, но не смысл всей фразы.
— Я спрошу его, чего он хочет, — сказал я мужчине, бросив тряпку наземь. Встав на колени рядом с трупом, я сделал вид, что прислушиваюсь. — Да. Он хочет вернуться на кладбище.
Я отложил веревку в сторону и развернул холст, а затем, наклонившись, взял тело за плечи. У меня над головой гудели насекомые, в воздухе витал отчетливый запах смерти. Я задержал Дыхание. Решив покончить с этим побыстрее, я попытался поднять тело и переложить его на холстину.
Но оно не стронулось с места. Я несколько раз потянул его на себя, но был вынужден выпрямиться, чтобы глотнуть свежего воздуха. От моих рук воняло тленом, и я едва сдержал рвоту.
Все это время спеки наблюдали за мной, мужчина — серьезно, женщина — с усмешкой. Их присутствие меня беспокоило; если уж я должен заниматься столь отвратительной работой, я бы предпочел обойтись без зрителей. Очевидно, они каким-то образом привязали его к дереву. Я выпрямился, вытащил нож, сделал глубокий вдох и вновь приблизился к трупу. Однако веревок не увидел. Не в силах больше задерживать дыхание, следующий вдох я сделал через рукав куртки. Я попытался просунуть руку между его спиной и деревом и обнаружил множество мелких корешков, тянущихся от ствола к телу и сквозь одежду проникающих прямо в плоть.
Я едва мог в это поверить. Тело провело здесь не более нескольких часов. То, что дерево успело так быстро запустить в него алчные корни, показалось мне ужасным. Я попытался перерезать их ножом — это было безнадежно. Корни были толщиной с карандаш и отличались крепостью дуба.