Лесной маг - Страница 127

127

От опушки леса к берегу пруда шла звериная тропа. Наверняка я заметил оленя или взмах птичьих крыльев. Я схватил ручку ведра и поднялся на ноги. И сразу же услышал резкий выдох, а потом топот бегущих ног. Я успел заметить, как колышется потревоженный кустарник, но чужака так и не увидел. Еще мгновение стоял, замерев от испуга, потом вздохнул и покачал головой; я-то думал, я уехал достаточно далеко от города, чтобы избавиться от глазеющих на меня зевак. Возможно, со временем ко мне привыкнут и перестанут таращиться.

Я отнес ведро с водой в свой новый дом. Только теперь я смог оценить его уют и надежность. Кто бы его ни строил, он дал себе труд все обдумать. Похоже, в Геттисе далеко не всегда жили так беспорядочно. Вероятно, прежде им командовал хороший офицер; и очевидно, дом кладбищенского сторожа построили в то время.

Следующие несколько часов я был изрядно занят. Простая работа успокоила меня, и я смог окончательно отбросить свои страхи. Я поставил воду кипятиться на свежевычищенный очаг и начал раскладывать на полки припасы. Открыв седельные сумки, я наткнулся на мешок Эмзил. Я обещал ей его вернуть. Я решил спросить у Хитча, не собирается ли кто-нибудь в ту сторону в ближайшее время. Мне пришла в голову замечательная мысль положить в мешок подарки для нее и детей, но тут же я задумался, не сочтет ли Эмзил это глупостью с моей стороны. Она открыто дала мне понять, что я ее не интересую. Тем не менее, когда я представил себе, как удивятся и обрадуются дети, у меня потеплело на душе, и я решил, что меня совершенно не волнует мнение Эмзил. Я повесил мешок на гвоздь в стене, чтобы не забыть о нем.

Когда я распахнул дверь кладовой, меня ожидал приятный сюрприз. Предыдущий обитатель домика оставил неплохой запас сухой чечевицы и бобов в глиняных кувшинах, заткнутых пробками. До них не добрались ни сырость, ни жуки. Я тут же замочил немного на будущее. Часть оставшихся денег я потратил на кофе, чай, сахар и соль, а также четыре меры муки и ломоть ветчины. Но главным лакомством была буханка свежего хлеба.

Путешествия научили меня многому касательно моего нового тела. Ограничения в пище не приводили к потере веса, но я становился сонным и раздражительным. Я не избавился от привычки смаковать пищу и полагал, что теперь лучше понимаю, как изменилось мое тело. Почти все съеденное мной усваивалось. Мое тело почти не производило отходов, и поначалу меня это пугало. Когда мне не хватало пищи, я начинал больше пить — к счастью, во время моего путешествия я не испытывал недостатка в воде.

Мой голод был постоянным. Мне пришлось принять его как верного спутника — так некоторым людям приходится мириться с плохим зрением или глухотой. Я постоянно ощущал спазмы в желудке, но уже не обращал на них внимания. Голод по-прежнему иногда овладевал всеми моими помыслами, как, например, этим утром около пекарни, и я не мог отвлечься, пока не находил чего-нибудь съедобного. Я научился откладывать немного еды именно для таких случаев, поскольку при этом я утрачивал способность ясно мыслить. Я боялся оказаться в подобном состоянии — так иные люди страшатся приступов безумия.

Но сегодня мне это не грозило. Я позволил себе обильную трапезу из ветчины, хлеба и кофе. Жир с ветчины было особенно приятно намазывать на свежий хлеб. К окончанию ужина я испытывал редкое за последнее время удовлетворение. Затем я вымыл посуду, проверил лошадь — казалось, Утес получил от сочной травы не меньше удовольствия, чем я от своей трапезы, и напоследок решил обойти свои владения.

С прогулки я вернулся окончательно успокоившимся. На большей части кладбища трава успела вырасти выше моих колен. Замеченные мной братские захоронения выдавали вспышки чумы, проносящейся по Геттису с пугающей регулярностью. С досок на отдельных могилах быстро сходила краска или вырезанные надписи, но я увидел достаточно, чтобы сердце сжалось у меня в груди. Поначалу кладбище пытались упорядочить. В самой старой его части офицеров с семьями хоронили отдельно от простых солдат. Но с первой же братской могилой на кладбище воцарилось равенство. Дети ложились в землю рядом с капитанами, скромные безымянные солдаты покоились бок о бок с полковниками. Сначала мне показалось, что за могилами здесь никто не ухаживает. Я ошибся. Да, кладбище почти полностью заросло дикой травой, но тут и там я буквально спотыкался об ухоженные надгробия с подновленными надписями. На нескольких могилах росли цветы. На одной — возможно, детской — с шеста свисала простая нитка деревянных бус с облупившейся краской.

Когда я добрался до самой новой части кладбища, изменения сделались очевидны. Прошло лишь несколько месяцев с очередной волны захоронений. Последняя траншея превратилась в небольшой, поросший травой холмик на склоне. Ряд отдельных могил отмечал первых погибших от чумы. Второй ряд после общего захоронения, вероятно, составили последние запоздалые жертвы или те, кто умер своей смертью после эпидемии. Здесь надписи были новее, и их легче было прочесть.

К своему ужасу, я обнаружил, что какое-то животное раскопало одну из самых свежих могил. На земле лежала растерзанная мужская рука, ссохшаяся и почерневшая. Животное обглодало ладонь, но не тронуло скрюченные пальцы с пожелтевшими ногтями. Я отвернулся. Судя по размерам хода, любитель мертвечины был довольно мелкой зверушкой. Возможно, полковник Гарен имел в виду именно такое осквернение могил? Тогда моим лучшим помощником станет сторожевой пес. Также могут быть полезны и капканы. Впрочем, самой надежной защитой послужит крепкий гроб.

127